Я в этом шарю!
Лайков: 1
Я так намекнул, что я тебя всегда больше любил, а ты не поняла.
Лайков: 1
А, Линедаль, привет!
Вообще-то это я тут должна править бал и подкалывать, а не меня… но тебе можно, один разочек
Вовремя я пришел 
Лайков: 1
Я кстати сейчас забрался на тот здоровый меч в Силитусе, там ничего нет, я расстроен.
Подкалывай меня почаще, мне так это нравится.
Красивый шлем.
Хы-хых! Да, забавная была ситуация, хы-хы…
Так ты, значит, сейчас в герои подался? И как оно? Много удалось заработать?
Небось скоро и с состоянием торгового принца сравняешься, да?
слегка улыбается
Лайков: 1
Бааааааат май дримммммс ант зэ эмтиииии
Ас май коншесс симс ту бииии
Не боишься, что заточка в ребрах застрянет?
Если она твоя, то я не против.
Я предпочитаю коготками
тяжелый выдох. Если бы, сестрица… если бы.
Этот му…казначей с бесчисленным количеством подбородков обложил всех нас 24% ставкой в виде комиссии за любой купленный у него товар.
Как ты можешь видеть, я уже не так богат как раньше, но… свой “приличный” счет в банке имеется
хитро лыбится. А ты, как я понимаю, все также охотишься за мешками с деньгами? Ну вот он я. Предлагаю встречное предложение, поди сюда, скажу кой чо на ушечко
и тут Гризлинг нашептал Скобане кучу всяких пошлостей которые он бы сотворил с ней через 2 часа у него на хате, не бесплатно конечно
Лайков: 1
Это ещё лучше.
Так, вроде у всех хэппи энд
Лайков: 1
я бы так не спешил радоваться
Я привыкла, что на следующий день он снова выкрутится. Страдание у жителей Гилнеаса в крови.
Короче, я не смог ничего ни обрезать, ни укоротить, ни дополнить. Начал давно, но вдохновения с тех пор всё нет, так что суждено этому скабрезному роману так и остаться в виде набросков. Кто хочет, знакомьтесь.
Осторожно! Очень много букв!!!
Сахарная косточка
Ночные кошмары
Черные тучи скрывали луну, но ее бледный лик невидимыми лучами тянулся к обитателям одинокой хижины на опушке леса, сочился сквозь окно и обжигал. Тревор вдруг задергался всем телом, лапы заскоблили по простыне, раздирая ее. И когда сон достиг своей кульминации, он вскочил на четвереньки, поднял морду к потолку и завыл. Сонная Элизабет дождалась, пока возбуждение спадет и прильнула к мужу, гладя его вздыбившийся загривок.
– Тише, тише, мой милый, всё хорошо.
– Прости, дорогая… Это… Это все дурной сон… Мне… Мне приснились… Ооох!
– Что?
– Два эльфа крови… паладина… в Гилнеасе… И один… Один катал другого на своей Ракете любви…
– Тшшш, это всего лишь сон. Ну вот, а теперь все в порядке.
– Да… Да, дорогая. Прости.
Он поднялся и завернулся в плащ. Воргенша вопросительно глядела на мужа.
– Пойду пройдусь. Подышу свежим воздухом.
– Может, не надо? Луна скоро зайдет.
– Да, я… Я скоро…
Ночная прохлада дурманила запахом хвои и трав. Бесшумно спикировала сова и поднялась с мышью в когтях. Тучи на горизонте начинали расходиться. Тревор дрожал всем телом. Едва хижина скрылась из виду, он пустился бежать. Все тропы давно заросли, но его вел запах, такой странный, неправильный, даже противный, но отчего-то его хотелось вдыхать вновь и вновь. Запах тела, запах ткани, запах бальзамов и трав… Вдруг он замер. Кто-то сидел, прислонившись спиной к огромному пню, и глядел на луну. Знакомая фигурка, облитая светом показавшейся луны, тонкая и изящная, одновременно угрожающая и манящая. Раздавалась тихая песенка.
– Это… Это ты навела на меня этот сон, Джессика?
Джессика продолжила петь.
– Ты же знаешь, я не люблю эти… Эти ваши штучки! Бездна…
– Бездна пугает тебя, милый?
– Что? Пугает? Нет. Нет, но… – его прервал заливистый смех. Темная жрица наконец обернулась.
– Я так хотела тебя увидеть, но ты все не приходил. Вот и пришлось… – Она встала и прошлась, – Тебе нравится мой новый наряд?
На ней почти ничего не было. Гербовая накидка Отрекшихся, тусклая бронзовая диадема да пара полосок ткани. Такая одежда ничуть не скрывала форм ее тела – или их отсутствие.
– Сегодня такая хорошая ночь! Я решила, что мы могли бы… немного… поразвлечься… – она элегантно присела на краешек пня, и вдруг решительно наклонилась и, с силой вывернув большую берцовую кость, извлекла ее.
– Джессика! – вскричал сочувственно Тревор и рванулся было к ней, но затем остановился в нерешительности, – Свет всемогущий, Джессика! Я все время боюсь, что ты повредишь себе!
Джессика улыбнулась и повела костью в воздухе. Кость так заманчиво белела в свете луны, гладкая и хрупкая. Строгая и пугающая по форме, с будоражащим содержанием, кость воплощала в себе всю суть этой женщины, всю ее тонкую чувственность и нежность. Тревор шумно сглотнул.
– Не бойся, милый. Я в любой момент смогу вставить ее обратно, – и жрица подмигнула.
– Куда? – хрипло спросил Тревор и задрожал от возбуждения. Губы жрицы растянулись в улыбке.
– Ну, мы можем поэкспериментировать…
Джессика вдруг сменила свою скромную позу – теперь она сидела решительно и широко расставив изящные ноги, ветер всколыхнул гербовую накидку Подгорода, и лунный свет лизал обнаженные руку, бок, и бедро, а ее волнующая нагота тонула в обращенной к Тревору чернильной тени. Тонкая рука вновь взметнулась с зажатой косточкой вверх, и та засияла мрамором, серебром, молоком матери, такая сладкая и манящая. Ворген дышал тяжело, и как зачарованный медленно переступал, шаг за шагом придвигаясь. Словно лунная молния сверкнула в воздухе, и не успев ещё понять, что произошло, на волчьем чутье Тревор рванулся высоко вверх и как будто со стороны увидел, как бережно ловит в раскрытую пасть кусочек Счастья, и услышал, что воздух наполнился звоном девичьего смеха.
– Хороший мальчик! – нежно сказала жрица, когда он принес и отдал кость ей, – Иди сюда. Я… угощу тебя!
И был Тревор, сидящий по-собачьи перед Джессикой, и Джессика, водящая в пасти Тревора своей костью, и кончик хвоста трепетал и бился о землю, и мохнатые уши прижались к затылку, и в зубастой пасти копилась густая слюна, и стекала на землю, и в экстазе жмурились глаза. И вдруг неожиданно с женщиной произошло преображение: нижняя челюсть ее опасно отвисла, и заострившийся мертвый, до ужаса длинный язык развернулся оттуда рулоном, и поймал срывающуюся изо рта любимого капельку, собрал ее, поднял вверх, и обретая опять человеческие черты стал лизать щеку воргена, влажный и юркий он ласкал десны и обвивал клыки, и иссохшие губы целовали усатую морду. Открыв глаза, Тревор увидел, что Джесси сидит перед ним на широко расставленных коленях и целует его, и ветер сдул с нее одежды, а уцелевшая левая грудь, и живот, и бедра блестят от влаги, а в желтых пламенеющих глазах горит желание.
– Ложись, мой милый! – велела Джессика, и Тревор рухнул навзничь, и в глаза ему бил лунный диск, чей сияющий свет через миг наполнился теплом и соломенным цветом, и время взвихрилось вокруг, унося его вдаль – туда, где прекрасным летним днем он и Джесси, живая и теплая Джесси сидят на лесах вокруг строящейся стены Седогрива, и болтают ногами над стройплощадкой, и где-то внизу курящийся костерок с горячим травяным отваром манит их ароматами. Они с Джесси едят мороженое, шепчутся и целуются, и играют в невинные игры влюбленных, покушаясь лизнуть или откусить от рожка друг у друга. Жрица шутливо клацает зубами, Тревор с деланным ужасом неловко отстраняется, и холодный скользкий шарик падает ему на рубашку. Он отдергивает одежду, и шарик соскальзывает на почти безволосый человеческий живот, он вопит от холода, а любимая его заливается хохотом. Живот рефлекторно втянулся, и вот уже шарик уплывает в штаны, оставляя на коже белую дорожку, на лице Тревора – глупое выражение, и все это заставляет Джессику хохотать пуще прежнего. Успокоившись, она решительным рывком сдергивает штаны, взрывая мир вокруг горячей волной желания, и после драматической паузы, лукаво глядя своему мужчине в глаза, впивается в его губы своими и с размаху опускает свой перевернутый рожок на его восставший орган. Губы ее холодны и скользки от съеденной сладости, и мороженое начинает чавкать в рожке, который нежная ручка игриво водит вверх-вниз. От холода Тревор быстро теряет чувствительность, и перед тем, как дыхание окончательно перехватит, он неистово воет.
Лесные голуби и вороны взметнулись с ветвей по округе. А в далекой хижине на окраине леса Элизабет, зажегшая лампу и расхаживавшая зачем-то по комнате, услышала вой и наконец решилась. Она завернулась в шаль и поднялась по крутой лестнице на чердак. Там повесила лампу на крюк и принялась лихорадочно шарить по ящикам и сундукам.
А летним днем Джессика отрывается от губ любимого, и подбородок и нос ее испачканы белым, и она шепчет ласково, а в глазах пляшут хитрые искорки безумия:
– Ой! Я кажется все уронила! Я такая неряха! Придется… все… облизать! – и снимает рожок с достоинства Тревора, и к мужчине тут же возвращается и дыхание, и чувство реальности. Он понимает, что увиденного не было, а была только Джессика, и ее холодные губы и ледяное лоно, и теперь жрица поднималась с него, а меж их тел тянулись липкие ниточки воргенской слюны. Ласковым, почти заговорщицким шепотком Джесс сообщила:
– Жаль, что у меня здесь нет сустава, – и она попыталась приладить кость себе где-то в области паха и пообещала: – Но я что-нибудь придумаю!
И когда фиолетовые щупальца легко, как куклу, развернули тело Тревора вниз животом, и поставили на четвереньки, держа прочным хватом и отводя в сторону хвост, Джесс отщелкнула вторую большую берцовую кость, и та манящим призом застыла перед носом воргена. Этот мощный нос с силой втянул аромат бальзамических трав, аромат плоти, аромат таящегося в глубине костного мозга, аромат нежности, которую питала к нему любимая, аромат женщины… И опять Тревор провалился в другую реальность, и теперь он уже не он, а Элизабет, и она укрывает Тревора в подвале в своем гилнеасском доме, а в гостях у нее Годфри, Эшбери и Вальден, и их мопсы крутятся под ногами.
– Мы должны произвести тщательный обыск, – говорит Годфри.
– О да, очень тщательный! – вторят ему остальные.
– Ворген может быть где угодно, это для вашего же блага.
– Для вашего блага! Для вашего блага!
– А чтобы мы не испачкались в пыли и печной саже, мы снимем одежду.
– И вы снимайте! И вы снимайте!
И Тревор-Элизабет, совершенно обнаженная, стоит перед ними на четвереньках и говорит:
– Вы можете все обыскать! Только не заходите в подвал, там неубрано и я ужасно стесняюсь!
Но Годфри грозно сверкает своим пенсне в сторону двери в подвал, и мопсы начинают рваться туда, и Вальден сжимает винтовку и делает шаг.
– Нет!!! – кричит Тревор-Элизабет, – Не ходите туда! Обыщите лучше меня!
– Ну хорошо, – отвечает после некоторого замешательства Годфри, – Может быть, ворген спрятался внутри вас.
– Он может быть где угодно! – гулко бурчит Вальден.
– Это для вашего же блага! – убеждает Эшбери.
И они начинают обыскивать. Годфри подходит сзади, Эшбери спереди, Вальден рыщет по комнате, глядя через прицел винтовки то в одну, то в другую сторону, а мопсы крутятся под ногами и лижут груди Тревора-Элизабет. У Эшбери вкус большой берцовой кости, он большой и твердый, елозит по языку, постепенно заходя все глубже, в глотку и далее в пищевод. Рот Тревора-Элизабет давно заполнился слюной, и она вытекает на пол тонкой струйкой, дышать тяжело и глаза от напряжения щурятся и слезятся. А когда в него входит Годфри, сухой, шершавый и угловатый, как большая берцовая кость, Тревор-Элизабет извергает содержимое желудка наружу вместе с производящим обыск Эшбери, и издает еще один громкий агонизирующий вой.
После второго вопля мужа настоящая Элизабет под лампой на чердаке наконец нашла нужный сундук. Она смахнула слезу, но явились вторая и третья, и вот уже они покатились градом. Трясущимися руками она подняла крышку, и извлекла из секретного отделения сундука два круглых медных медальона, чей большой центральный круг был одновременно и солнцем, и звездами, и луной, проходящей все фазы. В черном бархатном мешочке тут же лежал и еще один, потускневший и с так и не отмывшимися пятнами крови. Медальон их любимого друга. Раймонда.
А Тревор в этот момент чувствовал, что обыск в гилнеасском доме Тревора-Элизабет продолжается. Мопсы все беспокоятся и мечутся, и уже начали рыть возле люка в подвал, и Вальден делает шаг туда: «Что такое?» – и Элизабет тянет руку к собакам и манит к себе, а они, помахивая огрызками хвостов, тыкаются мокрым носом, и проскальзывают под ее животом, и лижут бедра, и их языки холодны, как лед… Вальден вдруг приближается и нацеливает на Элизабет дуло винтовки, и все вместе охотники начинают вещать:
– Окажите содействие следствию! Окажите содействие следствию! Расскажите нам все, что знаете! Расскажите нам все, что знаете!
Но рот Тревора-Элизабет занят чем-то твердым и шершавым, как большая берцовая кость, и только отрывистый клекот вырывается из ее глотки. Наконец чьи-то руки поднимают Элизабет вверх, и переворачивают, и швыряют с размаху на пол, и она лежит на спине, беззащитная, а вокруг Годфри, и Эшбери, и Вальден, и мопсы, и все ласкают ее, и чресла ее пышут жаром и наполняются блаженством. И вот последние несколько сильных толчков Годфри, и горячие капли брызжут на живот, грудь и лицо Тревора-Элизабет. Из сдавленной экстазом груди вырывается уже не вой, а какой-то мышиный писк, тело выгибает дугой, Тревор корчится в конвульсиях на земле, а змеящийся язык темной жрицы слизывает с меха липкие капли.
Обессиленный, Тревор лежал и плакал, закрывая лапой глаза. Джессика легла рядом и прижалась к нему, лаская костлявой рукой усатую морду, и шептала нежные слова. Из хижины на опушке вышла закутавшаяся в плащ заплаканная воргенша. С фонарем на посохе, сжимая в лапке медальоны, она отправилась искать мужа.
Охота
Теплая погода позволяет не топить печь. Шторы полураскрыты, в окна льется дневной свет, и видно, как пыль вьется столбом. Тихо тикают часы. После бурной ночи вся хижина и все обитатели ее кажутся какими-то потрепанными, разбитыми, будто после бури или грозы. Все сидят понуро и сиротливо на краешках стульев и ждут начала нелегкого разговора. Если повезет, отвлечь от него могут бытовые заботы. Тревор попытался:
– Надо дров наколоть. Пойду займусь… – начал было он.
– Сиди уж. Я сама, – сурово остановила жена. Затем добавила, смягчаясь: – Поправляйся.
Тревор сидел за круглым обеденным столом, обхватив голову лапами и слушал размеренные удары колуна. Ему было стыдно. Он помнил каждую мельчайшую деталь прошедшей ночи, как галлюцинации, так и реальность. Он соврал жене, что ничего не помнит, она наверняка обо всем догадалась. И теперь в каждом ее вздохе, каждой фразе, даже мягкой и любящей, ему мерещился упрек. С тоской Тревор думал, что надо бы найти потерянный плащ и остальную одежду, что по запаху это сделать проще простого, и – о, боги! ведь там будет и Ее запах! – надо сделать все самому, ни к чему Лиззи нюхать мертвечину… Мертвечину… Разве можно так думать о Джесси, о его любимой маленькой Джесси? Ситуация казалась безвыходной. Ворген любил обеих, и не мог отказаться ни от одной, и чувствовал себя предателем по отношению к обеим.
Элизабет нашла его в овраге. Обессиленного, растрёпанного, грязь налипла комьями на шерсти. Луна уже заходила, и воргенша торопливо, отчаянно волочила мужа по склону вверх, поворачивала, как полагается по ритуалу – мордой к луне – и не переставая шептала: «Только бы успеть… Ах, только бы!..» И когда надетый на шею Тревора амулет тускло блеснул и погас, не подействовав, она в отчаянии упала мужу на грудь и зарыдала. Потом вскакивала, металась было к дому и тут же поворачивала обратно, прижималась к любимому и лизала его морду, выла, а потом вдруг начинала рыть… Как в дурном сне, когда ты делаешь что-то ненужное и безумное, и тебе горько и тяжело, и нет выхода. Ее собственный амулет давным-давно выпал из лапки и потерялся, и когда она вдруг учуяла собственный запах в земле, и копнула, и из-под земли блеснуло серебро, ее словно ударило током. Замерев на мгновение, Элиабет подняла талисман и решительно надела его. И вот луна, почти закатившаяся, прорвалась через тучи и деревья, и милостиво послала свой последний прощальный луч. Сверкнула молочно-белая искра на груди Элизабет, отозвалась вспышка серого пламени с амулета Тревора, и огромные зубы, и косматые лапы с мощными когтями, и вздыбившиеся загривки, и хвосты, и острые уши воргенской четы сжались, съехали с места, втянулись и исчезли. Элизабет упала без сил. Два человека лежали на сырой, холодной предрассветной земле.
Но мало-помалу он расходился, разжег огонь, Элизабет сварила обед, и под мирное бульканье котелка все заботы и тревоги улетели прочь. Казалось, все плохое прошло, и жизнь не так уж плоха. После вкусной еды Тревор забылся и уснул. Уставшая Элиабет на часок прикорнула рядом с ним.
Он проснулся уже в сумерках. Тревожный. Возбужденный. Кровь кипела в жилах, он готов был разорвать в клочья того, кто посмеет помешать его семейному счастью. Надо решиться. Сегодня. Пока решение спонтанно и горячо. Потом Тревор не сможет – вспомнит, что любит ее и не сможет убить Джесси… Тише, сейчас не надо думать об этом… Надо делать! Но требовалось терпение. Ясно и спокойно, стараясь лишить взгляд и тени кровожадности, ворген поглядел в глаза жены:
– Сходим на охоту? – это было нужно, у них и вправду заканчивалась провизия. Не согласится, так займется этим завтра. Элизабет кивнула.
Они надели охотничьи костюмы – кожаные, обтягивающие (чтобы не мешать быстрому бегу), с многочисленными ремешками, лямками, шипами и крючьями для пристегивания и перетаскивания добычи. Немного потоптавшись вокруг хижины, Тревор взял свой вчерашний след. Погода стояла безветренная, идти было легко. Ближе к полуночи облака разошлись, и посеребренные луной окрестности
Но пробило полночь, и в верхние комнаты вдруг повалили откуда-то гости, несшие с собой украшенья с цветами, и серые стены запестрели узорами, а воздух наполнился благоуханьем. Из потайных чуланов вынимались диваны, подушки, подсвечники и сорокасвечные люстры. Гости и постояльцы оставили копья с мечами, побросали возле столов доспехи и вскоре все оказались уже наверху. Полились драгоценными реками лучшие вина, заиграли в руках менестрелей и бардов звончайшие лиры, и ласкали и льнули друг к другу друиды с жрецами, и воины, и паладины, а в какой-то из комнат уже на столе, раздеваясь, плясала волшебница-гномка.
(сцена в таверне)
Тревор и Элизабет шли, спотыкаясь о брошенные одежды, и лес рук теребил и ласкал их тела, мял и щупал, и щекотал. И зазвучали отовсюду голоса:
– Я хочу этих двух! Пусть придут к нам с Присциллой!
– Вы такие мягкие… Такие…
– О великий свет, да не будьте такими застенчивыми!
– Выше!.. Выше, детка! Подними эту… О, да! Вот так! Вот так! Еще!..
– Не желаете отполировать копье?
– Я! Я буду вашей служанкой! Я!..
– Медом! Медом! И сливками! Непременно хочу облизать их!
– Псс! Эй, сюда! В дальней комнате есть настоящий фокусник! Он достает кролика прямо из…
– …а потом она вывалила их прямо на стол. Такие теплые, мягкие, упругие, я протянул руку, чтобы…
– …мы пекли кекс с изюмом, когда вошла его жена…
– …стоят, как вкопанные, штук сто или даже больше, и я взял каждую… Каждую! И засунул себе в…
– Ближе! Ближе! Мои сладкие!..
– …и сняли с него все, кроме цилиндра…
– …из Гилнеаса, как и эти двое. Я слышал, у них там…
– …никого! Все коровы лежали с распоротыми, нет, с разодранными животами! И кровь, кровь…
– А у них длинные языки?
– …и следы когтей! Волчьи следы!..
– Да пусть уже снимут их!
– …из-под земли, как будто сверкающая шерстяная молния, ведь он ждал, ждал в засаде в своем логове, в своей норе…
– Пусть снимут! Пускай!..
– Снимите уже кто-нибудь!..
– …и когда он был готов уже отправиться к свету, волк превратился в прекрасную юную…
– Мы хотим увидеть их! Давайте!
– Пусть снимут!
– Пусть снимут!!!
– Снимите!
– Я сама сниму!
– Я сам сниму!!!
(Сцена после неудачного нападения на тёмную жрицу)
Тёмная жрица приблизилась, отчего кожу Тревора обожгло каким-то колючим, буравящим холодом. И был шёпот, перерастающий в крик:
– Поделись со мной своей тайной! ВПУСТИ МЕНЯ!!!
Фиолетовые щупальца вырывались из земли, хватали Тревора и запрокидывали его голову, и ощупывали человеческое его лицо, и вползали в рот, уши и в нос, а затем почернели и потеряли плотность, и чёрная маслянистая жидкость стекала Тревору в череп, заполняя его и застилая взгляд. И Тревор видел, как между черных маслянистых деревьев гуляет черный маслянистый ветер, и черная трава на жирной черной земле колыхалась на этом ветру, и чернильные кляксы облаков плыли по кромешному небу. А потом в этом и без того черном мире наступила тьма.
Мгновение, другое, еще… И как искры костра поднимаются вверх и кружатся в теплом воздухе, светящиеся пылинки стали зажигаться и таять вокруг, зажигаться и таять. Они вихрились, собирались вместе и разбегались врассыпную, а потом из этого вихря, из этого танца огней сгустилась – совсем рядом с Тревором! – прекрасная, полная, круглая золотая луна! А затем, рядом с ней – серебряная! И стальная! И медная! И они начали своё кружение по бесконечному небу, они сходились и разбегались, и не было ничего в целом мире, только черное маслянистое небо, а в нем удивительный Танец Четырех Лун. И в тот миг, когда докатившись до зенита, луны соединились – четыре в одну! – и застыли на месте одним волшебным радужным полупрозрачным шаром, и сияли, и просвечивали друг сквозь друга, Тревор вновь ощутил свое тело. Большое, клыкастое, косматое. Он стоял, запрокинув голову. И был он, и было бесконечное небо вокруг, и Единение Четырех Лун. Тревор завыл. Как колокол, прозвенел его вой – густой, металлический, звонкий. Четыре металла звучали в нём, и удар этого колокола прогнал тьму. Сверкающая четырехцветная сфера взорвалась в горле воргена, и радужный всплеск расширялся и рос; и как ветер сдувает пыль со скалы, как волною смывается грязь с побережья, так свет Четырех Лун отбросил маслянистую черноту, и обнажил радужную, полупрозрачную землю, и такие же камни, и траву, и деревья, и небо с плывущими в нем облаками, и все трепетало чарующим многоцветьем. Тревор взглянул на свои руки, и увидел их сотканными из того же радужного сияния, и понял, что теперь он един с этим лесом и этим небом, со всем этим миром. Все дурные мысли исчезли, опасения развеялись, остались покой и умиротворение. И воргенская прыть!
Вдаль звала его луна, и он несся сквозь чащу, и слышал топот, хруст веток и чье-то дыхание, и сверхъестественное единение подсказывало: то жена его бежит рядом с ним, и цель у них одна. У хижины на опушке леса они выскочили друг на друга из зарослей – прекрасные, обнаженные, сверкающие, сотканные из четырех полупрозрачных металлов. И как луны просвечивали одна сквозь другую, так и их человеческие и воргенские обличья существовали одновременно. Их человеческие губы встретились, их воргенские языки нежно лизали шерсть, и время остановилось в этот проникновенный миг несказанного блаженства. Их отвлек друг от друга исходящий, казалось, от хижины пульсирующий свет. Супруги подошли к своему жилищу, разглядывая его по-новому. Сквозь прозрачные стены виднелись полы, и мебель, и утварь, каждый гвоздь и каждая щепка, отчетливо и ясно. Сваи, забитые в землю и сгнившие в ней, каменный погреб с ямой для льда, и…
– Вон там, в кустах ежевики! Видишь? – встревожено вскрикнула Элизабет.
Сквозь прозрачную землю пробивалось яркое золотое сияние, то почти угасая, то разгораясь вновь. Воргены подошли вплотную, чтобы разглядеть его получше и шерсть на их загривках встала дыбом. В глубине радужной мякоти земли виднелась огромная, мерзкая черная маслянистая лужа, будто клякса или огромный слизень. И в ней, в этой луже, трепыхался и тонул сотканный из четырех металлов сверкающий Раймонд! Он погружался все глубже и глубже, в вдруг с мольбой и с болью в глазах он взглянул на воргенов, и протянул к ним руку.
Объяснения были излишни. Не сговариваясь, Тревор и Элизабет начали рыть.
Тревор продолжает встречаться с Джесс. Но та становится всё ненасытнее, требует встреч всё чаще и чаще, пока наконец во время выезда Элизабет в город не заявляется прямо в хижину. Воргенша возвращается невовремя и застаёт любовников. Как ни странно, Элизабет не против присоединиться к их утехам. Когда Джессика уходит, воргены осознают, что она манипулировала и даже управляла их разумами. Они ищут способ защититься от контроля, но когда Джесс приходит вновь, оказываются снова в её власти. Они обращаются последовательно к астрологу (тот действует издалека), холипристу (Джесс совращает и отпускает его) и паладину (Джесс пытает и насилует, а затем убивает его), и после каждого обращения Джессика приходит и снова берёт верх. Наконец, после того как темная жрица заставляет их выкопать труп Раймонда, их терпение кончается. За безумные деньги они приобретают у бродячего торговца амулеты Защиты От Контроля, и решают дать жрице отпор. Они вооружаются и находят её в лесу, одинокую и несчастную, и бросают вызов. Она легко доказывает, что амулеты – подделка, но на этот раз не предпринимает попыток овладеть супругами. Тревор и Джессика проникаются её горем: она добилась полного контроля и исполнения всех своих прихотей, но нелюбима и от этого страдает. Собрав все силы, она накладывает на чету мощнейшее заклятье: оно заставляет воргенов испытывать неодолимую тягу к её костям и сожрать её без остатка, а после стирает им память о произошедшем. Тревор и Элизабет снова живут одни, в мире и покое, но с лёгкой грустью в душе: вместо последних воспоминаний у них остаётся видение трогательного прощания с Джесс.
Лайков: 1
могу предложить облегчающую чумную мазь.
всего лишь одно мгновение и ваша кожа станет петь о том, как прекрасен этот мир.
напиши фанфик про нас и этот чат
