Кладовка мира

Или чердак. Или подвал. Место, где собрано много всего сразу. Например, истории, объясняющие имена разнообразных созданий, цветов, камней, рыб и металлов Азерот(а) и окрестностей. Или тайны «серых предметов». Может, именно в них и прячется искомый всеми «серый мир».

Гербарий, бестиарий, коллекция древностей, что угодно ещё — в словах и рисунках. А дальше — как получится.

Magical Mystery Collection (*)

— Коджо! Да-да, ты! Другого Коджо, слава волнам, здесь нет. — надрывалась Хранительница Свитков Нола, уперев короткие ручки в круглые черепашьи бока. Так она была ещё больше похожа на супницу из того старинного обеденного сервиза, за который хитрый гном Новолуний просил аж двенадцать говорящих стихами жемчужин. — Коджо, мне нужны три полки в кладовке для свитков! А ты их замусорил своей «коллекцией»! Я сейчас… сейчас возьму и всё это выброшу! На свалку истории! Ты меня слышишь?

— Разумеется слышу, Нола. — вздохнул Коллекционер Коджо. — Тебя даже Азерот слышит в своих кошмарах. Моя коллекция ничем не хуже твоих свитков, лежит себе потихоньку… Кто тебе опять насолил?

— Девчонки с крылышками. Как их там…

— Карликовые валь’киры. Редчайшие! Их, знаешь ли, во всём мире несколько штучек осталось. Очень в моде были во время расцвета Плети… Посадишь такую в карман и идёшь на вечеринку, а там пересаживаешь в стаканчик или рюмочку — и все кругом умиляются, даже распоследние личи, у которых одна своя филактерия на уме.

— Ты мне филактериями зубы не заговаривай, Коджо! Для них у нас отдельная полка. Я хожу, в доме мух бью, а эти твои валь’киры за мной летают и их потихоньку воскрешают! Пока поняла, что происходит, три часа промучилась. И тараканов мы с ними никогда не выведем.

— Нола, у нас нет тараканов.

— Узнают, что их тут бесплатно оживят, — сразу набегут. А твои челюсти ночами спать не дают. Одна челюсть зубищами щёлкает, другая скрежещет, третья и вовсе боится чего-то, дробь зубами без конца выбивает.

— Это мелочи, сразу бы сказала, давно дал бы им ирисок. Хорошие ириски, на неделю точно зубы слипаются.

— Каждую неделю этих проглотов ирисками кормить, этак мы по миру пойдём, Коджо! Ты о детях подумал?

— Конечно, Нола. Каждый день думаю, как передам им свою коллекцию… Как же они будут счастливы… Эх…

— Неправильно думаешь! Что за счастье в этом проклятии — полные панцири чепухи и мусора? Опасного мусора, я бы сказала. Кристаллы Бездны нашим деткам зачем? И г’уунята? И контрабанда из другой вселенной, железяка с пушками клятая? А вдруг узнают, придут, на весь мир ворами опозорят?

— Тор что ли? Да игрушка это, игрушка заводная. У меня документы на него есть со всеми печатями. Коллекционная вещица! Тор — не Торин, за него слова не скажут. Нола… Надеюсь, ты ещё про Г’ууна всё не выболтала?

— Про то, что он сперва у тебя в коллекции в панцире сидел, а потом сбежал, вырос с гору, толпу героев по его душу собрали? Это и так все знают. Ты мне лучше скажи, зачем новых г’уунят в дом притащил?

— Хорошенькие они, когда маленькие. — снова вздохнул Коджо. — Эти не сбегут, обещаю. Если ты их, конечно, сама на свалку не выкинешь.

— Крабов выкину. Экспедиционных. Они клешнями уже столько свитков мне испортили — кромсают и пищат: «лут-лут-лут-лут!». Да нету там ничего, кроме фамильных рецептов супа, но им всё мало. Ни гира, ни скилла, ни рожи, ни кожи, их из экспедиций толпами выгоняют, а ты в коллекцию…

— Обожди выкидывать, Нола. Моя коллекция нашу кладовку бережёт от большой беды и разорения.

— И как же?

— Обыкновенно. Думаешь, без моих дурацких панцирей любопытные герои Азерота остановились бы у первых полок? Не пошли бы дальше, где у нас… ну ты помнишь, да? Тысяча истин, Умейка, Незнайка, «Сокол Тысячелетия», Золотой Ключик… Моя коллекция их отвлекает и забавляет: смешные безделушки старого тортоллана, а больше ничего у нас и нет, верно, Нола?

— Хорошо-хорошо, Коджо. Как скажешь. Только… Свитки-то мне всё равно некуда складывать. Раз уж полку освободить нельзя, прибей-ка новую! Прямо сейчас прибей! Иначе не видать тебе покоя!

Коллекционер Коджо тяжело поднялся с тёплого песочка и пошаркал за Хранительницей Свитков Нолой, думая об упущенном обеденном сервизе, вот ведь жадный этот Новолуний, и за давешнего Г’ууна зря ему целое яйцо Птицы Счастья Завтрашнего Дня отдал, ой, зря…

(*) Это из-за названия весьма психоделического альбома «The Beatles», «Magical Mystery Tour». У меня он ассоциируется с «волшебной, таинственной» коллекцией Коджо.

7 лайков

Рак-будочник и зимнее небо

Тирагардское поморье. Бриджпорт. Зима. Мари смотрит в окно, а за окном огромное серое небо, тяжёлое, провисшее, будто свалянное из мокрой овечьей шерсти. Ещё немного — и упадёт на городок, накроет Бриджпорт с головой, только печные трубы и будут торчать на радость усталым чайкам.
Мари ёжится. Жить под душным небесным одеялом ей совсем не хочется. А мама будто и не замечает ничего — перебирает три морских стебелька, связанных одной нитью, шепчет имена: Джон, Симон, Петер. Отец и два брата. За зимние рейсы вдоль поющих девчоночьими голосами скал платят больше, чем за дальние плавания по молчащему морю. Мари и это знает.

— Мама, небо скоро в море утонет и нас заберёт? — каждый раз сказка начинается с вопроса.
— Нет, рыбка, выдумки это. Прошлой зимой обошлось, не упало. И этой всё обойдётся. — Стебельки в пальцах живые, не завяли. — Ты же сама сегодня видела, сколько на берегу раков-будочников.
— Целая… тысяча! — Мари растопыривает все десять пальцев.
— Рак-будочник потому так зовётся, что живёт в особой будочке. Помнишь, как мы ездили к тёте Эльзе в Долину Штормов? На границе были стражники, а самый главный сидел в будке и проверял бумажки.
— Он не пропустил одного лохматого дядьку, сказал «конокрад»!
— Правильно. Устанет небо зимой без солнца, захочет на нас упасть, а ему навстречу сразу рак-будочник прямо в будке выползает: «Стой, кто идёт? Никак, небо? А документы у тебя есть? Как это — нету? Без документов не положено!». Испугается небо и повыше забирается, у рака ведь клешни начищенные, а внутри будки-панциря — значок от самого Лорда-Адмирала, поэтому он и важный такой, небо его слушается.
— И не падает! — Мари улыбается. Она тысячу раз слышала эту сказку про грозного рака, но ей не надоедает. — А на корабли в море не падает, потому что у них мачты острые, мне Петер сказал, что это… хуже, чем на терновом кусте сидя, чай пить! А ещё у капитана в жестянке обязательно сидит рак-будочник. Мама, вот увидишь, ничего с ними не случится! Расскажи ещё, что рак-будочник говорит небу…

Тирагардское поморье. Бриджпорт. Зима. Сонная Мари, свернувшаяся в отцовском кресле, укутанная в мамину шаль, шепчет: «…небо, говоришь, а бумажки у тебя есть, есть? Не будешь падать!».
— «Пчела» вернулась! Только что пристали! — доносится с тёмной предрассветной улицы. — Ханна, твои целы. Люсиль, твои тоже молодцом… Груз цел. Бумажки в конторе… капитан Эдвардс… Много привезли… ВСЕ ВЕРНУЛИСЬ!
— Небо не упало… — шепчет во сне Мари. — Отдохнёт и вернётся.

Тирагардское поморье. Бриджпорт. Зима. Утром небо вернулось к Мари синее-синее, высокое и морозное, пахнущее солью, ветром и морем, колюче обнимающее весь мир, как обнимали их с мамой отец, Петер и Симон, которому старая морская ведьма, одетая в одни водоросли, когда-то подарила оберег — завитую раковину рака-будочника.

4 лайка

Как-то позабыл про одного из самых эпичных котиков игры — рыжего полосатого Шанса из стартовой цепочки воргенов. Начал рисовать воргена — и сам собой на краешек присуммонился котик. Скорее всего, Шанс. Знающий не одну сотню историй, начинающихся с «Однажды…».

Однажды я стал Призрачным Шансом и укусил Бвонсамди за пятку, потому что ух-как-рассердился — у хитрого тролля не было обуви, чтобы её обновить…

Однажды глупый Лоскутик наелся кошачьей мяты, увидел меня и как-то сам собою… нечаянно… научился лазать по деревьям…

Однажды я выпил две кружки «Ярмарочной Шипучки» и стал шипеть в четыре раза громче. Когда я зашипел, мироздание замерло и затаилось… Но другие котики сказали, что это нечестно.

А ворген слушает да ест.

2 лайка

О превратностях разбойничьего бытия и индюшачьих хитростях
(письма, нацарапанные «как курица лапой», газетная страница и мутноватая фотография)

Грёз Мыслешмыгс, разбойник, своему дядюшке Штобсу, налётчику, пишет:

«…вот зря ты, дядюшка Штобс, надо мною потешался, как распоследний тролль, насмешничая, что гномское у меня разумение, а имя и вовсе друидское, потому к семейному ремеслу я неспособный. Очень даже способный! Чему доказательство — кошель пуговиц.

Как тебе известно, занимался я мелкими контрабандными делишками в Элвиннском лесу с тамошними ребятами Микки Крысы и Большого Гнолла. То, сё, пятое и десятое, на глаза не лезли, нас и не били. Вот только Пиршество Странников было на носу, а это плохое время, потому как повсюду разгул уличной магии, превращающей честных разбойников в жирных индюшек. Только высунься — сразу обрастёшь перьями. Сам же Микки Крыса меня и подловил, сказал, хочет узнать, зелёная из гоблина индюшка получится или обычная пёстренькая. Дурной он, этот Микки, зря его Крысой зовут, разумения там на новорожденного мышонка.

Ну вот, дядюшка, так я и стал индюшкой. С подворья ушёл — не ровен час, забудут наши ребята, что я гоблин, шею свернут да в котёл, пискнуть не успею. В город подался потихоньку. Вокруг индюшек тьма-тьмущая, и не скажешь, кто разбойник в перьях, а кто от рождения птица.

«Грёз! — говорю себе. — Когда ещё ты Штормград повидаешь не из-за решётки? Пользуйся, не отказывай себе ни в чём».

Я и не отказывал. Не удержался, в тоске по любимому делу карманы у праздных гуляк пощипал и понял, что клюв не хуже пальцев. И пусть своих карманов у индюшек нет, зато есть поместительный зоб. Наклевал я за часок горстку монет и дорогих пуговиц с камешками. И никто мне слова не сказал дурного, только стражник один восхитился: «О, — говорит, — какая индюшка хорошая! Хоть сейчас королю на стол!».
Но на королевские сокровища, дядюшка, мне клюв разевать ещё рано. Убежал в чей-то палисад да червячка заморил червячками же. Пуговицы — они только гоблину в кармане приятную тяжесть создают, голод же птичий не утоляют.

А дальше… Как во сне! Осмелел, перья расправил — и в банк. Кто там на очередную заполошную индюшку внимание обратит? В хранилище проскользнул и клевал, клевал, клевал… Жемчуга наклевался изрядно, когда меня метлой оттуда выгнали, обозвав глупой птицей. Никому до меня во всём городе дела не было, кроме поваров, бродяг и собак. Но убегать я мастер, ты знаешь.

Тётушке Кадже поклон и вечную отмычку!
(чёткий отпечаток птичьей лапы)

Записка на хорошей шелковой бумаге от Грёза Мыслешмыгса, разбойника, дядюшке Штобсу, налётчику:

«…есть, есть у меня планы, дядюшка Штобс! Первым делом переманю ребят Крысы на себя работать — телохранителями. Тогда и от поваров бегать не придётся. А ещё — стражнику спасибо — корону золотую на шею подвешу, как будто я индюшка для Их Величества праздничного стола. Сразу стану в богатые дома вхож, обижать меня побоятся, а уж съесть — тем более. Во все шкатулки и тайники клюв суну.
Только одно меня тревожит. Дядюшка Штобс, спроси-ка магов, что сделать, чтобы обратно из индюшки не превращаться! Идеальная ведь маскировка! Ты уж поищи, а я в долгу не останусь, словечко за тебя замолвлю, когда фениксом воспарю…».

Газетная страничка, полная заметок о «необъяснимых мелких пропажах» в домах, музеях, библиотеках, ризницах и т. п. Как обычно, винят дворецких, садовников, служанок, младших научных сотрудников, заигравшихся кошек, безволие властей, гоблинов, разгулявшуюся непогоду и неудачное положение звёзд.

Мутноватая фотография: «Туманная улочка на окраине Боралуса, отблески фонарей на поверхности луж, тишина, почти ощутимая взглядом, и две беседующие фигурки, идущие, кажется, прямо на затаившегося фотографа: дородная пандаренка в тёмных шелках, расшитых золотыми и багряными нитями… Её любой узнает с первого взгляда: мадам Гойя. И… птица-индюшка в длинной, тянущейся по камням белоснежной йетиевой шубе с опаловыми пуговицами. Дорогой даже на плохой зернистой фотобумаге дымок от сигары вьётся над птичьей макушкой, вырисовывая какой-то Тайный План, обсуждаемый этими двумя…».

Лайков: 1

Друстварские страшилки
Истории о Красной (или Чёрной) Руке, Зелёных Глазах, Гробе на колёсиках, скорее всего, есть у детей всех миров. Друствар — идеальное место для разного рода страшилок. Подрастут дети в инквизиторов — и страхи тоже вырастут, а пока некрупные такие…

Капитан Снеговик
Жила у Корлейна одна ведьма. В понедельник она чёрными чарами чаровала волков, во вторник зайцев, в среду плела из веток проклятых рыб и насылала чернильные туманы плавать над водой. У ведьмы был целый сундук резных фигурок для чар и украденные сердца в бочонке от устриц. Все её боялись. А Соня из Корлейна попала ей по носу снежком, когда ведьма несла домой ведро темноты. За это ведьма решила извести Корлейн и всех там съесть, потому что ведьма должна жутко страшно мстить за всё-всё-всё, иначе её выгонят из ведьмовского ковена подметать улицы чертополоховой метлой.

У Корлейна как раз был зимний снеговик — огромный, с сарай ростом, в капитанской шляпе, с усами из лохматого камыша, трубкой и компасом на верёвочке. Ведьма вырезала из льдинки фигурку снеговика и зачаровала его чёрными чарами — так, что у большого снеговика выросли ледяные зубы, терновые когти и внутри нарос гнев, как зёрнышко перца.
Капитан Снеговик пошёл в Корлейн, сломал курятник и укусил собаку мистера Джонса, он бы её совсем съел, а потом и самого мистера Джонса, и Соню, и стражников, но у ведьмы растаяла ледяная снеговичья фигурка, и снег перестал быть злым. Но живым быть не перестал.
Капитан Снеговик крякнул, выплюнул собачью шерсть, поскрипел ветками-ручищами и ушёл прочь, к морю. Теперь он живёт в Друстваре, плавает на льдине и собирает команду из проклятых зайцев, утонувших выдр и сбежавших из дому детей. Он хочет съесть ведьму или повесить её на рее — за то, что не растает весной, не станет вольной морской волной и за зёрнышко злого перца внутри. Уж очень оно жжётся, не даёт покоя.

Чёрными-чёрными зимними ночами Капитан Снеговик скрипит шагами по улицам, стучит в окна носом-морковкой. Ищет ведьму и трубочный табак — и лучше ему табака отсыпать, передать кисет через окно прямо в мёрзлые терновые пальцы, иначе рассердится, приморозит двери к косякам и наследит под окнами страшными следами, от которых собаки воют, слёзы сами наворачиваются и глазам становится холодно.
Соня из Корлейна как-то вместе с табаком сунула Капитану Снеговику попугая из яркой шерстяной тряпицы и перьев, сама его сделала. За это Капитан Снеговик научил её сильным морским словам, от которых волны замирают, стражники делаются пятнистее оленей и со дна любой лужицы поднимается фиолетовый кракен, спрашивая «Что-что-что?!».

Ведьма же прячется от Капитана Снеговика по старым кузницам и большим кухням, где разжигает огонь пожарче. Но однажды Капитан Снеговик приплывёт за ней по волнистым сугробам на льдине и заберёт в страшное ужасное далеко-далеко и навсегда-навечно-насовсем! Всё.

Терновая Охота
Бойся вечерней поры, когда в полумраке очертания терновых кустов колышутся, и вороны летают над ними, испуганно крича. Они знают: близится Терновая Охота. Вот-вот колючие ветки сплетутся в украшенных чёрными ягодами, костями и обрывками душ собак, коней и всадников с мерцающими слюдяными копьями. Беда, если встретишься им на пути — догонят, пустят живую душу по ветру, а кости — в кусты, где лежать им сто тысяч ночей и дней без молитвы.

Любой терновый куст на вечерней заре может стать диким охотником, любые заросли чертополоха обернутся сворой псов, любой бузинный прутик — тощей злой кобылой. Разве что не те кусты, где свили гнезда птицы. Но и птицам веры нет, потому что не раз скакал по пустошам плетёный колючий человек, а за ухом у него — гнездо с птенцами. Вырастут птахи, полюбят Терновую Охоту, будут клубиться над ожившими ветвями, просить ещё страха, ещё погони, ещё неверного закатного света.
И червячков, конечно, тоже.

Спасение есть — не сиди под терновыми кустами и не выходи в сумерки без громко пощёлкивающих садовых ножниц, ведь никакое ведьмовство не способно побороть парализующее колючие ветви «щёлк-щёлк-щёлк». Никакое. Помни об этом, инквизитор, и будь строгим садовником своему страху. Щёлк. Щёлк. Щёлк.

2 лайка
А это просто нарисованное настроение. Безотносительно войн, миров и ведьм. Пусть будет пока что. Щастья всем, и чтоб никто не ушёл обиженным, да.

2 лайка

Назмирские подводные осы
Действительно пойманный на назмирской локалке «убей-большую-рыбу» мелкий баг: диколетающие первоуровневые мобцы-осы обнаружились под водой. Там они кружили вокруг рыбы и вели себя так же, как в воздухе. Милота.

Жил-был почтенный дворф-медовар, умевший сварить хмельное даже из мыслей о мёде (если они достаточно сладкие и прилипчивые). Он изучал в Вол’дуне рассыпчатый песочный мёд, которым хозяйки-лисички посыпали лепёшки. И джунглевый зулдазарский, лиственно-зелёный, который охраняли крохотные дождевые элементали. Пчёлы и осы нередко кусали дворфа, но он знал верное старинное средство: убежать и нырнуть в воду с головой (или зарыться в песок, если это пустыня).

— Давай, ну же, ещё немножко! — приговаривал медовар, пытаясь выцарапать горьковатые бурые капли из облепленных тиной болотных сот.

— Врёшь, не возьмёшь! — пыхтел он разъярённым болотным пчёлам, убегая по кочкам до сияющего бутылочной зеленью спасительного «окошка» омута и бросаясь туда с головой.

— АААААААААА!!! ООООООО!!! АААААА!!!— разнеслось над притихшими болотами, когда медовар на приличной глубине был укушен осою и осознал, что старинное безотказное средство почему-то сломалось на этой нелогичной ярко раскрашенной насмешливой земле…

Жил-был в хижине у болота тролль-алхимик. Очень хороший алхимик, известный на весь Назмир. Он любил поспать на дне омута в водорослях, потому что только там его не донимали просьбами сварить яд из лепестков роз, невкусное противоядие, микстуру от кашля или зелье для наивернейшей победы в Растахановых Игрищах. А ещё этот тролль был сладкоежка, каких мало. В свои зелья он добавлял мёд огромной расписной ложкой и посыпал сверху глубокими сугробами сахарной пудры. Необходимое для отдохновения в омуте зелье подводного дыхания было сладчайшим из всех и навевало странные видения — плавающие вместе с рыбками осы, вопящий водяной дворф с куском сот в руке… Хорошо быть подводным алхимиком и ничему уже не удивляться.

Жили-были назмирские осы. Они звенели противными голосками над ухом, больно жалили, надоедали, липли, крали, уворачивались от мухобоек и очень, очень любили сладкое, почти как наш знакомый тролль. Естественно, осы целыми стаями вились вокруг хижины алхимика и пробовали сахарные зелья даже раньше их создателя. Это они выпили половину котла зелья подводного дыхания и перебрались под воду, где плавали косяки непуганых рыб, которых ещё никто не жалил за жабры, и дворфы, так смешно пугающиеся вкрадчивого, ласкового «Взззззззз…» над ухом…

2 лайка

Старое про рыбок с затонувшего форума.

Серпохвостая Рыба-Череп
(Перевал Мёртвого Ветра)

Серпохвостая Рыба-Череп всегда улыбается, даже когда мёртвый ветер тонет и ерошит ей чешую. “Щекотно!” - думает рыба и плывёт себе дальше. Плавает она серповидным хвостом вперёд, серпом водоросли жнёт, плавниками раскидывает, иначе не проплыть, не пройти сквозь бурые лохматые заросли, не выплыть к луне, солнцу или рыбачьему фонарю.

Далеко-далеко сухопутные дышащие воздухом так же прорезают себе путь в стенах сахарного тростника, улыбаясь многозубо и страшно.

В День Мёртвых все хотят поймать Серпохвостую Рыбу, изловишь - и будет тебе счастье, такое же тяжёлое и сладкое, как улыбающийся сахарный череп, купленный за две монетки у торговки на перекрёстке. На вкус Рыба-Череп - чистый сахар, но рыбный, чешуйчатый и холодный, в крупинках песка, хрустящих на зубах.

В День Мёртвых Серпохвостая Рыба-Череп знает, что её ловят на зуб призрака, на зряшные обещания, на пуговичных жуков, и смеётся у себя в водорослевых лесах - “Не поймаете! Вас только за смертью посылать!”, а мёртвый ветер носит её смех по мирам.

Далеко на планете Дренор старый орк у костра рассказывает что-то, глядя на клочковатые острозубые облака, подгоняемые мёртвым ветром. Над его головой бьётся клок ткани со смеющимся черепом. Потом он встаёт, накрывает огромной ладонью серпохвостую рыбу-облако в небе, и орчата вокруг смеются… Будет им счастье, такое же тяжёлое и терпкое, как праздничный хлебец, выменянный у торговки на перекрёстке на две ещё живых рыбы…
(На полях обычным почерком идеального дворецкого: рыбный сахар для рыбных пирогов ищи в кладовке под лестницей, в жестянке в виде Серпохвостой Рыбы-Черепа, но если сгнил с головы - не используй, хозяин не одобряет).

Бочкоголовый Бычок

Давным-давно придумала Фрейя подводные стада - рыбы-бычки, рыбы-овечки, рыбы-горные козы. Пасли их улитки-собаки, у которых раковины закручивались бубликами.
Всё бы хорошо, но один бычок постоянно отбивался от стада - то в водоворотах крутится, то леску рыбакам жуёт (А что такого? Рыбаки - они даже древнее рыб!). Однажды и вовсе влез головой в бочку, качающуюся в холодном течении, и отказался выбираться, слишком вкусными оказались рыбацкие запасы медовухи.

  • Да что за бычок мне попался?! Бочкоголовый! - рассердилась Фрейя. - Таким и останешься на веки вечные!
  • Ну и ладно, останусь. - прогудел бычок из бочки - Мне там сладко.
    С тех пор есть в Нордсколе большеголовая рыбка, всем довольная, - Бочкоголовый Бычок. Плавает, гудит, ловится на хлебные крошки и не обижается на поваров, когда её солят в бочках.

(На полях: жёны некоторых нордскольских рыболовов проверяют при помощи этой рыбки степень трезвости благоверных: заставыляют три раза подряд сказать “бочкоголовый бычок”, и упаси Титаны сказать что-нибудь вроде “бычкоголовый бочок”).

Илистый Чернобрюх

Жил давным-давно в Ульдуме пигмейский вождь Чернобрюх. Был он, как часто водится среди вождей, зловредным жадным типом, носил за ухом заточенную птичью кость, а в носу золотое колечко, символ вождиной власти.
Однажды вождь Чернобрюх чихнул у быстрой реки Вир’наал и потерял колечко - оно сверкнуло и кануло в ил. Все пигмеи попрыгали в волны искать колечко, ведь не заточенные кости за ушами делают человечка вождём… Вождь Чернобрюх испугался: а ну как найдут? Сам бросился в чёрный ил, призывая на головы подданных страшное колдунство - пусть станут они немыми безобидными рыбами, которым от колечка никакой пользы. Но Чернобрюх не учёл одного - ил в реке Вир’наал был непрогляднее ночи, гуще кофе - колдунство проглядело, ударило также и самого вождя, когда схватил он колечко с горстью донной грязи. И стал весь народ вождя рыбами - илистыми чернобрюхами. И вождь тоже - огромной рыбиной с блестящими золотом плавниками.
Однако ничего для пигмеев не поменялось: рыба-вождь по-прежнему щетинится колючками за бывшими ушами, дышит водой вместо воздуха, а подданные носят ей водяные орехи и получают тумаки.
Правда, ульдумские рыбаки рассказывают сказки о гигантском илистом чернобрюхе с золотыми плавниками, который ловится почему-то только на начищенные медные колечки, им в базарный день цена - горсть крупной рыбьей чешуи.

(На полях: бросовая рыба, уворотливая, невкусная, словно ила наелся, илом запил, даже дворфийский ил…эль … её не берёт, тьфу).

Особенности ночной рыбалки в Восточных Чумных Землях
Всё как раньше, да иначе.

Ночью, когда учёные люди ставят удочки за дверь, накрепко запирают замки, рассыпают на пороге крупную соль пополам с полынью и разжигают высокое алое пламя в очагах, наступает время других рыбаков и других рыб.

Вурдалаки и упыри приходят к илистым провалам, в прошлой жизни бывших тихими прудами, ловят скелетики рыб - глазки жемчужные, скользкие, хребты острые, головы гнилые.

На берегу в камышах сидит поганище: суёт в ведёрко с пойманными костистыми рыбками палец и смеётся. Отхватит рыбка палец - вдвойне радость, у весёлого поганища их мно-о-о-о-ого, топорщатся во все стороны.

Удочки у вурдалаков костяные, рядом горит призрачный костерок, висит чайник, полный пустоты, и валяется банка позеленевшего от времени ягодного повидла. Всё как у людей, да иначе…

Увязавшейся за рыбаками банши строго шепчут: “Тсс! Только не ори! Рыбу распугаешь!” и дают подержать банку наживки - гнилушки, древние бусинки, червивый хлебушек, загодя припасённый. Банши зачарованно играет бусинами, нижет их на травину, как раньше рябиновые ягоды, молчит…

Призрак пса с невесомой верёвкой на шее крутится у ног, ведёт на мелководье, подвывает, копает лапой грязь, пока упырь не вытянет на свет остатки старого болотного сапога…

Пёс счастливо лает, словно говоря: “Ну как же ты, хозяин, без сапог да на рыбалку? Что бы ты без меня делал!”. Всё как раньше, да иначе.

Иногда из тины выходит Мастер Тленопуз - на поясе чернильница, в руке крепкая дубинка, алые с белым лоскуты накидки, а в груди дырка. Умный он, все донные раки ему послушны. Захочет - научит рыбьим словам, чтобы по три скелетика за раз на дулю с маком клевало, не по нраву придутся рыбаки - дубинкой выгонит, как раньше гонял, когда накидка была новенькой, яркой, и кровь шептала в уши “Бей-бей-бей!”.

Под красными лоскутами - последнее сокровище. Липкие листки, исписанные сначала ровными чёткими строчками, а потом - корявыми страшными завитушками, умирающими буквами, скелетиками слов.
“Хроники Т. Пьюзо (имя густо зачёркнуто, сверху бурым новое: “Тленопуза”): Особенности ночной рыбалки в Тихоземье”.
Всё как раньше, да иначе.

О нравах столового серебра
(на салфетке)

Давным-давно сокрушался мистер Мороуз, сдувая с рукава белейшую мыльную пену: в замке столового серебра больше, чем рыбы в море, и пируют часто, а собирать да отмывать это богатство его людям, которым и поспать не помешало бы. Не применить ли тут простую домашнюю магию?

На что отвечал ему хозяин: “Да будет так, Мороуз. Принеси мне ведро мелкой рыбёшки из рва и колокольчик”.

С тех пор в Каражане завелись волшебные ложки, вилки и ножи - подобно рыбкам, они сами после пиров приплывали на кухню и плескались в воде, радуя и удивляя судомоек. Если же терялась стайка ложек или быстрый косяк ножей, мистер Мороуз звонил в колокольчик, и пропажа мчалась на звук, как торопятся к поверхности золотые ленивые карпы далеко за туманами - и получают целую горсть крошек под гудение обеденного монастырского колокола.

Давным-давно сокрушался мистер Мороуз: не режут новые волшебные ножи ни рыбного пирога, ни жареного спороуса - из рук вырываются да на пол падают, только звон стоит в пиршественном покое, а гости конфузятся.

На что отвечал ему хозяин: из мелкой рыбёшки те ножи, Мороуз, вот и не смеют кусать большую рыбу, даже когда та зажарена и тиха. Ничего тут не поделаешь - ведь из большой рыбы нож слишком дерзновенным выйдет. Пусть отныне подают к рыбе заморские неразумные палочки да ножи из железного дерева - так оно верит в свою металлическую суть, что в воде тонет, льнёт к магниту, а слушается только кузнецов, и никогда - плотников.

Давным-давно сокрушался мистер Мороуз: крадут иные гости серебряные ложечки и уносят из замка, не дозваться их обратно даже колокольчиком.

На что отвечал ему хозяин: пусть уносят, Мороуз. Когда скроется из виду башня, обернутся украденные ложечки опять мелкой рыбёшкой, как были. Но никому не говори, Мороуз, слышишь? Это так смешно - когда крадут столовое серебро, гораздо интереснее представлений в театре.

Заметки вокруг салфетки разными почерками:
№ 1. За годы одиночества в Каражане одичало столовое серебро - наплывали видения о зеленоватой тёплой воде, иле, плавниках и чешуе. У ножей пробивались рыбьи хвостики, ложечки покрывались серебристыми чешуйками, а огромный праздничный половник стал метать икру, похожую на железные бусины.

№ 2. Искатели сокровищ мечтают найти колокольчик мистера Мороуза: позвонишь в него - прольётся серебряный дождь из ложечек, ножей и вилок. На счастливых прольётся, но неосторожных убьёт, двоих засыпало с головой, так и не выбрались. Плодятся те серебряные ножи с вилками, как рыбёшки во рву.

В замке множество колокольчиков на разные случаи - для привидений, для библиотечных книг, для наступления сумерек… Все они отмечены знаком ворона, и только колокольчик для столового серебра - знаком рыбки. Ищите его где-нибудь под лестницей, опутанной паутиной, или на сцене домашнего театра в пыльной лужице света… А найдёте - пусть молчит. Рыбы не должны говорить.

Констелларовы рыбки

Жил-был констеллар, у которого всё валилось из рук. Дали ему звёздочку размером с яблоко - и ту уронил, потерял в Великой Запредельной Тьме, как иголку в зарослях астрального вьюнка. А констеллару хотелось собственный мир, пусть маленький, но живой, с небом, морем, зыбучими песками и разной живностью.
– Загубишь ты его. - говорили другие констеллары. - Начни… да хоть с рыбок. Привыкнешь, ухаживать научишься - дадут и тебе мир.

Констеллар так и сделал: завёл аквариум с рыбками, поставил его посреди Тьмы на табуретку и старательно крошил в воду астральный мотыль. Даже вьюнков рыбкам принёс вместо водорослей и смастерил аркано-бурбулятор с пузырьками.
Констелларовы рыбки были блестящие, откормленные, с длинными туманными хвостами - фиолетово-туманными, рубиново-туманными, цвета морского солоноватого на вид тумана с искорками Эльма.

– Ещё всего-то половинка вечности - и Пантеон обязательно доверит мне мир, уж я там постараюсь!.. - мечтал констеллар, взметая звёздную пыль рукавами. Увлёкся и смёл за компанию аквариум с табуретки. Дзынькнул бурбулятор, перепуганные рыбки брызнули во все стороны, только лови… Констеллар понёсся спасать свои сокровища да заблудился где-то в темноте, с банкой в руках и маленьким марлевым сачком на поясе…

Разлетелись по Запредельной Тьме констелларовы рыбки - одна плавает в небесах над миром, где её зовут “нестабильно-мобильным созвездием” и рассматривают в телескопы; другая мерещится морякам Нью-Амстердама после многих кружек крепкого; третья тихо живёт в гуще астрального вьюнка; какая-то и вовсе вымахала с гору и зовёт себя “Древней Божественной Рыбкой”. Другие плещутся в речках и прудах Азерота, их легко поймать, легко отпустить - маленькая блестящая рыбка, смех один, а не улов. Если бы они могли говорить, то сказали бы рыболовам, снимающим их с крючка: “Придёт звёздный человек с полными карманами астрального мотыля и спасёт нас! Везде найдёт и спасёт! Обязательно найдёт”.

(К странице прицеплена вырезанная заметка странным для этого мира шрифтом на необычно тонкой бумаге: "…ое астрономическое общество первым зафиксировало необъяснимое с точки зрения науки исчезновение известного нестабильно-мобильного созвездия Рыбы.
“Изловили!” - пошутил для прессы доктор Малькольм Эндлес-Корнберри, глава Первой Обсерватории и признанный рыбак…").

Чёрная Барракуда

Жила в океане свирепая быстрая рыба Чёрная Барракуда. У неё имелась мечта, но совсем не такая, какие обычно бывают у рыб - “пусть все крючки мира превратятся в червей” или “хочу шляпу, как у Ната”. Нет, Чёрная Барракуда мечтала, чтобы её именем звали самый свирепый, грозный и быстрый пиратский корабль.
Мимо плавали какие-то недоразумения:“Чёрная Жемчужина”, “Тёмная Госпожа”, “Гроза Черноводья”, “Чёрная Мамба” и даже один “Изумрудный…ХМ… Кошмар”. Разве так должен зваться настоящий пиратский корабль? Нет. Только “Чёрная Барракуда”, которой почему-то всё нет и нет.
Так Барракуда жаловалась стайкам ставридок перед тем, как ими отобедать. Целыми днями плавала она у разбойничьих берегов Азсуны, где пираты сидели с удочками и поплёвывали в воду крепким изжёванным табаком. Вдруг кто-нибудь из них увидит злую блестящую рыбу, выпрыгивающую из волн, узнает и оценит её красу: “Братцы, а давайте-ка наша “Толстушка Мэри” станет “Чёрной Барракудой”?”
Но пираты были далеки от истинных имён, они различали только съедобна рыба или годится на дешёвую ваксу. Самым образованным среди них был повар, который как-то сказал: “Га-айз, эт-та чёрная селё-ё-дка за бортом - мурло-о-очья рыба, поймайте па-а-ру - сготовлю Ба-а-арракуду Мрглга-а-агх, сто кошма-аров ей в жа-а-бры”. Чёрная Барракуда от такой обиды чуть не захлебнулась: в честь мурлочьей рыбы ни один пират не назовёт даже дырявую шлюпку…
Чернильная душа каракатица помогла Барракуде написать письмо-мольбу о пиратском корабле Дедушке Зиме - но в размокшем подарке, привязанном к камню, обнаружился… маленький деревянный кораблик со свирепо ухмыляющимся лоскутком-флагом и буковками “Чёрная Барракуда” на борту. Больше ничего. Зачем оно нужно, это издевательское напоминание? Один удар хвостом - и пусть хоть плывёт, хоть тонет, хоть катится в Бездну!
Несколько недель спустя капитан “Изумрудного… ХМ… Кошмара” вертел в пальцах странную находку - потрёпанный волнами кораблик с чёрным флажком на мачте, пытаясь разобрать его имя через мутный монокль.
– “ХМ… Бар-ра-ку-да… ХМ… Ребятки, а не надоел ли нам… ХМ… “Кошмар”? Давайте-ка… ХМ… назовёмся “Барракудой… ХМ… Мрглгагх”? Без возражений? Принято…ХМ!”.

Ледоспинка

(На полях слишком ровным для растрёпанной книжки академическим почерком: Про ледоспинку - маленькую рыбку - есть целых две истории, и даже сама рыбка не знает, какая из них про неё, а какая про подружку из соседнего ручья: они ведь похожи, как две январские льдинки).

1.
Давным-давно в водах Ледяной Короны жила безымянная рыбка, никогда не видевшая солнца, не знавшая тепла, питавшаяся ледяной крошкой с привкусом чьей-то древней металлической крови.

Когда речной лёд становился слишком толстым и начинало перехватывать дыхание, рыбка уплывала в свободные быстрые ручьи и дремала, перебирая плавниками, чтобы оставаться на месте. Но однажды она уснула слишком крепко: вода унесла её далеко в мёртвые застывшие земли, туда, куда после смерти попадают рыбьи души, и их обязательно съедают синеглазые кошки, такие же одинокие и заброшенные.

– Сейчас меня съедят. - подумала рыбка, когда волна толкнула её к чему-то застывшему меховому.

Под тяжёлыми сапогами захрустели лёд и россыпи костей. Кто-то - но не синеглазая кошка - склонился над ручьём, заслонив небо. И что-то гораздо холоднее зимы осторожно коснулось рыбьей чешуи, превращая её в чистый синий лёд…

“Давным-давно - произнёс кто-то страшный - я видел похожих. На дне ручьёв, под мостками, где солнечные пятна лежали рядом с тенями… Их звали пес-ка-ри… Я ловил их… с другими. Нет, Матиас, ты умер, там и оставайся!!!”

Небо потрескалось, осыпалось, погребая рыбку навечно. Но прошло время - и осколки небес растаяли, стали синей водой, в которой заплескалась… ледоспинка, последнее создание какого-то непонятного Матиаса Нетлера - а синеглазые кошки в страхе шепчутся, что самого Короля-Лича. И кому рыбке верить?

2.
Тысячелетия назад среди берёз и мягких лиственниц стоял город Шандарал, и жили там эльфы, похожие на натянутые, дрожащие от голода струны - но леса Лунной Песни не могли накормить их своими травами, оленями и рыбами из реки, потому что эльфы ели и пили магию, а её у леса не было.

Полупрозрачные рыбки из реки жалели эльфов, птицы в небе жалели эльфов, только синим драконам было всё равно - они просто не умели жалеть. Иногда драконы ели рыбок, иногда не замечали, пролетая над рекой, городом и эльфами, как безразличные грозовые облака.

Но однажды эльфы прогневили небеса, и те налетели на город стаями драконов, реками ледяного огня, бесчисленными молниями и громами… Эльфы ответили, защищаясь…

Рыбки не знают, почему все умерли, почему мягкие лиственницы и берёзы стали острым хрусталём, почему рассыпался, словно стеклянный, город Шандарал, и его жители теперь прозрачны. Потому что живых рыбок тоже не осталось - кроме одной, которую чужая магия задела самым краешком, превратив плавники в хрусталь, а чешую у хребта в лёд. От неё и пошли нордскольские ледоспинки, рыбки Лесов Хрустальной Песни, звенящие в ветреную погоду, даже если их как следует высушить.

Мерцающая Ледоспинка

Рыбки-ледоспинки только спиной не чувствуют холода, а хвостом - очень даже, не говоря о брюшке. Дрожат, конечно, создавая вокруг себя шарик красивого мерцания. Даларанские маги-рыбаки как-то раз наловили целое ведёрко мерцающих ледоспинок и выпустили в городской фонтан и пруд возле страшной Аметистовой Крепости (будто после этого крепость станет не такой пугающей!).
– Мы прекрасны! - задрали мерцающие носы ледоспинки. - Нет, мы волшебно прекрасны! Не то что эти, снизу.
– Понаехали! - возмутились другие фонтанные рыбки.
– Мы рождены сиять, а вы - для сковородки с маслом. - заявили понаехавшие… и перестали мерцать, потому что в городе оказалось слишком тепло.
Тут бы и настала мерцающим ледоспинкам сковородка с маслом, но один профессор гном, исследовавший превращение простых рыбок в декоративных, догадался создать в пруду и фонтане естественную холодную среду, насыпав туда ледяных кубиков. Чем и спас рыбок. Он же пообещал придумать, как отрастить рыбкам крылья, чтобы тех можно было использовать для праздничной иллюминации или вместо городских фонарей.
– Мы прекрасны! - гордо дрожат ледоспинки в фонтане.
Хорошо, что никто их не слышит, заглядевшись на мерцающие в воде шарики холодного света…

Зубатка Афиохаракс

Говорят, когда на Перевал Мёртвого Ветра с гор наползает ночь, в башне загорается одно окно, и свет его падает на воду тяжёлым полукругом. Прислушайся. Среди ночных шорохов, мышиной возни под землёй и шелеста травы шепчутся два голоса:

– Зубатка - простое слово! Много зубов - и всё.
– Зато второе годится. А-фи-о-ха-ракс! РАКС! Как топором по шее.
– А оно точно придёт?
– Спрашиваешь! Это же древнее заклинание, а знаешь, кто в башне живёт?
– Да ну их, мне мистер Мороуз чуть руки не оторвал за тот сыр… Вызывай лучше! Не меньше демона что-то вылезти должно.
– Зу-у-у-уба-а-а-атка А-фо-хи… А-ха-фо…
– А-фио-ра… пчхи! Зуба-а-а-атка-а-а… А…

Распахивается светящееся окно, выпуская густой библиотечный воздух и поцарапанным металлом звучащее:

– А-ФИО-ХА-РАКС!
– Ой, бежим!!!

Не бойся, это просто слова. Две убегающие маленькие тени легко пройдут сквозь стену разрушенного амбара и исчезнут. Разгладится золотая рябь на чёрной воде. Не смотри на тяжёлый полукруг света в волнах - и ты не встретишь ответный мёртвый рыбий взгляд Зубатки Афиохаракс, и твои сны под плеск подвальной воды будут бесконечно спокойны.

(На полях кривыми печатными буквами:
Зуб даю, есть в речках ейная сестра, Рыбка-Аффикс, каждую неделю разная! Побожусь на чём угодно! Упрямая когда, от крючка с мухой морду воротит, хоть ты замашись. А в другую неделю кишит - сунешь палец в реку, так и прости-прощай до самого локтя. А в третью так хвостом бьёт, что у рыбаков трясучая и падучая приключаются. Разъярится в дурную неделю - клыкаррским гарпуном не отмашешься, а уж коли покусает, то доктора сразу пишут: “некроз” и лечить отказываются. Никто не знает, чего эта Рыбка-Аффикс учудит, но вкусная она страсть, и в брюхе обязательно жемчужина в полцарства ценой. Потому плачут, но ловят).

Золоточешуйная рыбка-монетка

Приклеенное к странице рыбьим клеем потрёпанное письмо.
To: Азеротский (тщательно замазано чернилами) банк, Директору
From: (надёжная непроглядная клякса)

Господин Директор Икс!
Вы просили найти корни бедствия, поразившего банковскую сеть после открытия Запределья, а именно ответ на вопрос: откуда берутся фальшивые золотые монеты в издевательских для денежного обращения количествах.
Ответ прост. Это всё рыбки. Только внедрившись в закрытую секту рыболовов, мне удалось собрать необходимую Вам информацию.
Озёра Зангартопи, по словам рыбаков, полны золота. И это отнюдь не метафора, а ихтиологическая реальность: существует круглая плоская рыбка размером с денежку, цветом подобная монетке, слегка чешуйчатой. Имя ей “золоточешуйная рыбка-монетка”. Алхимики, проанализировав состав чешуи, сообщили, что она действительно содержит малое количество самородного золота, однако недостаточное для хождения рыбки вместо полноценной монетки. Местные жители (обычно без всякого злого умысла) используют золоточешуйную рыбку именно так, торгуя с неподготовленными пришлыми купцами, падкими на злато. Уровень золотой инфляции мог бы вырасти ещё больше, если бы часть рыбок не покидала карманы торговцев, просто-напросто незаметно выпрыгивая из них в ближайшую лужу.
Надо сказать, плодится эта рыбка круглый год и почти не имеет естественных врагов (кроме рыболовов и золотоискателей), поэтому и количество фальшивых монет столь Вас удручило.
Есть приём, способный положить конец денежному бедствию: как и всякая рыба, золоточешуйная монетка издаёт характерный для рыб запах. А деньги, как Вы прекрасно знаете, не пахнут. До разработки и введения в применение иных регулирующих мер предлагаю обнюхивать всякую золотую монету и не считать таковую за денежную единицу при наличии рыбного духа. Должен Вам сказать, уха из них выходит воистину золотая и наваристая. Прилагаю к письму её рецепт, полученный от рыбаков. Ведь ни одна монетка не должна пропадать, даже если она - рыба.

С почтением, Ваш торговый агент (надёжная непроглядная клякса номер два).

(Обрывок счёта на полях:
Монтаж банковского аквариума-хранилища с воздушными пузырьками - 100 золотых монет…ок)

Умоляю, скажи, что письмо про жаровни, сохранилось…

:frowning: Нет, его не нашёл в файлах. У меня очень выборочное сохранение было, что-то есть, а что-то кануло. Обидно, очень обидно.

Лайков: 1

И разное всякое. Сказочки.

Главный Телемант Окулет и туманные ученики

“Плюх!” Главный Телемант Окулет бросил в даларанский фонтан очередную монетку с нацарапанным желанием. Монетка была маленькая, а желание - длинным и сложным, поэтому Окулет целый день бился с формулой для своего счастья. “Счастье - это когда тебя понимают”. Нет, слишком… неконструктивно!

“Хочу всё знать!” - ещё хуже, иллюзия всезнания одна из самых опасных.

“Приходи ко мне учиться хоть коровка, хоть волчица…” Чепуха! Однако… Учить кого-то - всё равно что растить Аркандор знания и понимания! Так и напишу…

“Ищу ученика, понимающего любые науки с полуслова!” - значилось на полной горсти монеток Окулета, одна за другой исчезающих в фонтанной ряби.

В глубине фонтана кружились в водостоке желания, чаяния, надежды и просто смешные “хотелки” вроде “мороженку!!!”, там же таилось и потихоньку росло недовольство фонтана - да сколько можно кидать в него одно и то же? Иди и ищи своих учеников сам, так нет, сидишь на бортике ровно и бросаешь монетки. Ну, погоди, Окулетище, я тебе таких неотвязных репейников-учеников сосватаю - заплачешь!

“Великая наука теле…” - начал Окулет, привычно скрестив руки на груди.

“Мантия!” - восторженно пискнул первый туманный ёж и уцепился лапкой за расшитый подол проходящей мимо арканистки.

"С полуслова… - прошептал Окулет. - Невероятно! Да, телемантия, друг мой ёж, способна связывать пространства, как бы сшивая их нитями…

“Маны…” - вставил своё слово второй ёж, которому очень хотелось, чтобы его похвалили. И добавил, засмущавшись: “Кристаллик. Дай”.

"Молодец! Кристаллизованная мана действительно гораздо стабильнее просто разлитой в пространстве и… вкуснее. О, я отвлёкся. Нитями маны, да. Но чтобы не заблудиться в тяготеющей к беспорядку сети нам понадобятся телемантические якоря…

Третий ёж, видевший когда-то рисунок якоря на руке у старого моряка, смотрителя маяка, тут же продолжил: “Маяки и моряки!”

– "Истинно так, ученик! Расставь маяки правильно - и твой путь будет чист и ясен, даже если ты хочешь попасть… как это говорил старина Тейд… подающий надежды теоретик и практик… хоть в желудок к Повелителю Преисподней! А раз мы пользуемся маяками, то можем называться телемантическими моряками. Логично! Изящно!

Главный Телемант Окулет давно не был так счастлив. Даже когда его трудами во дворец Элисанды хлынули голодающие мстительные иссохшие, брошенные братья и сёстры, он был просто горд своим удавшимся проектом. Здесь же… Словно в груди его вспыхивали и рассыпали искры миллионы кристалликов маны, тёплые хрупкие кристаллики понимания.

Конечно, туманные ежи были шуткой сговорившихся мироздания и волшебного фонтана, до краев засыпанного Окулетовыми монетками, но шуткой неожиданно удачной. Окулет не расставался с ежами, которым дал имена Тест, Обзэрв и Репит (*), а ежи приносили ему с прогулок в Туманах то мисочку лапши с полосатыми креветками, то гудящую от напряжения нитку древней магии, то недостающую для счастья половинку слова, произнести которое вместе - как поделиться хрустким сладким яблоком.

  • Окулет в английской озвучке частенько говорит фразу “Test. Observe. Repeat”. Чем не имена для ёжиков?

Окно

Жил-был паладин, к которому Свет прилетал (кроме всего прочего) на окошко и разливался сияющим озером. Паладин ставил в озеро остров-шлем, складывал из перчаток архипелаг и думал, как там, наверное, хорошо живётся. А Свет шёл волнами, брызгался искрами и, похоже, ничего не имел против архипелагов и островов. У этого паладина даже герб был - нарисованная оконная рама на белом щите.

Однажды паладину выдался бой не по силам, он сражался трижды по три дня и три ночи, но друзья вокруг умирали, и ему не хватало сил спасать и разить, а выбрать только что-то одно он не мог.

– О, Свет, приди ко мне весь, сколько тебя есть на свете. - попросил паладин.

– Да высади ты уже эту раму, идиот! - ответил ему Пресветлый Свет.

Паладин швырнул на землю свой белый щит с оконной рамой, нарисованные стёкла вылетели, окно распахнулось. И стал Свет.

В общем, никто больше не умер, а про паладина сказали - пропал героем, растворившись в чистой энергии. Но никуда он не пропал. Просто сделал всё и ушёл через открывшееся окно. Живёт теперь на острове в озере Света, ловит рыбку, считает сияющие волны, которым нет конца и края.

Ша в чайнике

Жил-был пандарен, больше всего на свете любивший пить чай.

– Эй, Киу, коз пора домой гнать, а ты сидишь! Киу, дров наруби! Киу, сарай совсем плох, подновил бы! - говорили ему сперва мать и бабушка, потом жена… Но Киу всем отвечал одно: “Сейчас время пить чай!” - и ничего не делал. “Не буди лихо” думали домашние, справляясь с делами сами.

Однажды Киу заваривал чай в садовой тени - самый лучший, с золотыми лепестками и красными ягодами. Налетевший ветер выбил у него из рук чайник, ягоды раскатились, вода пролилась, чайные листья лежали на земле мокрые и жалкие… Киу впервые в своей спокойной жизни ВОЗНЕГОДОВАЛ. Он и не предполагал, что может так - на вершине Осенней горки раскололся древний дождевой камень, пыльный вихрь унёс всех несушек с базара, а в упавшем пустом чайнике зашевелилось нечто ужасное.

– Я Ша Негодования! - пропищало нечто, пробуя на зуб чайные листья и гремя крышечкой. - Склонитесь предо мной, кормите меня зряшними утешениями, поите меня своею укоризною…

– Чай. - пришёл в себя Киу. - Мой чай! Мой любимый чайник! Мы впустую тратим время, принадлежащее Чаю!

Киу заварил новый чай - в чайнике с Ша, не обращая внимания на его НЕГОДОВАНИЕ. Чайник с раскалённым Ша нагрелся быстрее, чем капля дождя упала на землю. С тех пор прошло много лет, а старый Киу до сих пор греет чайник на Ша Негодования, даже не думая кормить ни коз, ни кур, ни Ша. Время пить чай - это навсегда, и никак иначе.

Про гнома-грибника

Жил-был гном по прозванию Расхититель Грибниц. Он сидел на домашнем пороге и всем рассказывал, что нет в мире гриба, который бы он не отыскал и не сварил в супе. Только большой механический Кот всегда возражал ему: “Есть такой гриб, никогда тебе его не найти. Он слишком велик для тебя”.

– Где же он есть? - не выдержал однажды гном. - Скажи, я сейчас же нож наточу и найду это Грибное Величество.

Кот поскрипел памятью и сказал одно только слово: Зангармарш. Потому что больше слов было бы уже нечестно и подсказка.

Гном взял корзину, грибной нож, бутербродов с запасом и пошёл по горам, пустыням, огненным равнинам и подводным тропам. Долго ли, коротко ли, пришёл в Зангармарш и принялся искать грибы. Нашёл бледные на тонких ломких лапках, нашёл огнешляпки, на вкус жгучие, нашёл зелёные водянистые грибы, от которых суп убегал и пенился, нашёл синий гриб с двух гномов ростом… Смотрел в небо и видел, что оно ребристо, как вентиляционная решётка, смотрел под ноги - и видел отражение неба в лужах. Больше не отыскал ни единого нового гриба. Только смеялся кто-то в небе еле слышно.
Плюнул гном, затосковал и вернулся домой. Сказал Коту:
“Ты всё наврал! Я Зангармарш облазил, нету там никакого Грибного Величества!”
– Есть. - ответил Кот. - Ты вверх смотрел?
– Смотрел. Там небо похоже на дряхлую решетку.
– Это и есть грибные шляпки. Вовсе они не Величества, а просто очень большие… Как небо.

Гном задумался на своём пороге… Неужели он решился бы спилить небеса ножиком и сварить в супе? Так до сих пор и сидит.

Стозевно и Лаяй

Жили-были в болоте два чудища — милейшая Стозевно и дедушко Лаяй. Как встретятся в камышах, обязательно раскланиваются: дедушко Лаяй хвостом шляпу приподнимает, а оттуда головастики так и льются, так и прыгают; милейшая Стозевно краснеет всеми щеками, хихикает, косыночкой из ряски занавесившись.

На приболотных хуторах шепотом объясняют: утки над болотом мятутся, словно комарьё, — значит милейшая Стозевно в смущении, от этого болотная вода кипятится, а закат потом три дня красный, как праздничная цыганская рубаха. И солнце мостится к этому небесному цыгану за пазуху, тогда надо изо всех сил молиться, чтобы вернул. За три-то дня язык устанет и лоб об пол отобьёшь. А ещё можно конёк на крыше позолотить, лучшей уздечки не пожалеть — тогда цыган конька сведёт, а солнце на крыше оставит. Жаль конька, но никто о милейшей Стозевно дурного слова не скажет, хорошая она девица, пусть и стозевна, и на лохматую ветлу похожа.

Дедушко Лаяй просидел в болоте без малого тысячу лет, потому и “дедушко”, а ещё потому что ложки режет, сказки бесенятам сказывает и соскучившихся утопленников до живых не пускает. По осени видят его на охоте — несётся дедушко Лаяй на коньке камышиной масти прямо по топям, из-под копыт клюква летит, свора болотных огней вокруг вьётся. Болотные огни — немые, потому дедушко Лаяй сам шумит да лает, какая охота без лая. Врут всё, что он заблудшие души гоняет. Зачем ему в хозяйстве всякая бесполезность? Ему бы кафтан новый, сапоги крепкие, с набойками. А сколько в болоте за тысячу лет обуви потопло — не сосчитать. Галоши в тине, как раки, копошатся, сапоги тяжёлыми зелёными зайцами прыгают, валенки сомьи усы отрастили. На них на всех и охотится дедушко Лаяй, а ещё на заморские шелковые башмачки для милейшей Стозевно, потому что заблудились на болоте ещё при прежнем дедушке купец в халате и горбатый зверь, сами сгинули, а башмачки из тюков по топям разбежались. Ночами слышно, как они топочут не по-нашему.

Две высокие тени идут по болоту, камыши перед ними расступаются, птица выпь им кланяется. Милейшая Стозевно несёт корзиночку клюквы, дедушко Лаяй светлячков выдыхает. Без них, без чудовищ, страшным местом станут болота.

Лайков: 1

И ещё до кучи.

Хвостоглот
Деревушка Два Жёрнова — очень необычное место (куда там черепашьей Мертвецкой Трясине!). Где ещё крысы предпочитают на завтрак порох вместо зерна? Где в погребах за бочками с капустой с вареньем заводятся пауки размером с откормленную овцу? Чарльз Дэвенпорт выиграл конкурс «Изобретательный фермер», смастерив (на случай долгого безветрия) действующее мельничное колесо на паучьей тяге. Где ещё куры официально чокнутые и страшно опасные?

В Двух Жёрновах над крышами летает одна из самых загадочных бабочек Азерота — Хвостоглот. Давным-давно, когда драконы сидели под каждым кустом и тихонько покачивали хвостами, некоторые бабочки путали соцветия растений с чешуйчатыми кончиками драконьих хвостов, похожими на шишки хмеля. Дракон брёл по лугу, а за его хвостом летела стайка бабочек, как пена морская вослед адмиральскому кораблю. Люди видели это, смеялись — бабочки и не заметят, съедят дракона, проглотят с хвоста! Так появилось имя «Хвостоглот». Время шло, драконов становилось всё меньше, бабочек всё больше.

Старики, сидя на солнышке, рассуждали:
– Куда делись? Да Хвостоглоты съели, не зря же их так зовут. Мне бабкин дед рассказывал: вышел он поутру трубку раскурить, а там Хвостоглот дракона за хвост цап — и проглотил. Правда, дракон был не самый большой, всего-то с сарайчик для гусей.

Хвостоглотов и сейчас стараются не трогать — даже когда учительница просит принести на урок «бабочку родного края» в банке. Страшновато связываться с теми, кто запросто ел драконов, пока те не кончились.
Только чокнутые курицы задумчиво следят за полётом бабочек, и самая безумная шепотом кудахчет: «Ещё не время, братья-драконы, ещё не время… Перья и миска размоченного хлеба хранят нас лучше когтей и чешуи, но однажды мы вернёмся во всей красе и славе».
Чокнутые, что с них взять.

Лягушка из джунглей
Джунглевый большерот из Зулдазара — небольшая лягушка в мире гигантских динозавров, внушительных размеров хищных растений и любопытных троллят, мечтающих отправить кого-нибудь в полёт на воздушном шаре или засунуть в статую Бвонсамди (там внутри паутина, косточки сауридов, едкая, как перец, пыль и шарики благовоний).

У джунглевого большерота одно спасение — удивительная его черта, ставшая именем. Рот этой лягушки во много раз больше, чем можно представить, глядя на её скромные размеры.
Если большерот напуган, он… всего-навсего зевает, распахивая рот буквально от земли до неба. Что сделает любой мелкий хищник, увидев перед собой бездну, полную тьмы и зубов? Убежит, забыв про добычу.

Что сделает троллёнок? Засмотрится, скорее всего, — ведь это гораздо интереснее содержимого каменных карманов Бвонсамди.
Кто-то видит во тьме рта большерота дальний порт Зем’лана, где живут одни мертвецы, плавающие по умершему морю на скелетах лодок. Кто-то видит битвы динозавров с плотоядными плёточниками, кто-то — медленно плюхающиеся на землю живые капли крови Гууна, а кто-то — и вовсе дворец, полный медовых пряников с перцем, дикорожиков и потерявшихся в джунглях друзей. Троллята знают одно: не нужно кидать в волшебную пасть большерота камешки или косточки от фруктов, иначе из глубин появится сердитый Краг’ва и погрозит лапой. А то и оплеуху особо вредным отвесит. Лапа у Лоа Лягух тяжёлая, вся в тине, в голове потом целый день будет вместо мыслей медленное болотное бульканье.

Что такое джунглевый большерот на самом деле — сказать трудно, да и зачем? Просто маленькое создание, которое изнутри чуточку больше, чем снаружи… Но и это неточно.

Про нерубского ролевика

Есть пет — нерубский роевик. С самого первого знакомства читаю его как «нерубский ролевик» и ничего с собой поделать не могу. Это так же, как с «укусом сирени» вместо «укуса сирены». По весне сирень делается особенно кусачей — защищает родные цветочки.

Тысячеглазые нерубы никому не рассказывают, куда они смотрят и что видят, — возможно, мир для них каждую секунду рассыпается и собирается воедино, как живой витраж. И самые древние нерубы хотят дать отдых тысячам усталых глаз, мечтают, чтобы мир разбился окончательно и замер горсткой ледяных стёклышек.

Время от времени среди нерубских роевиков появляются странные создания, коих многоокость и роение сводят с ума. Их зовут «нерубскими ролевиками» или «снежинками». Последнее прозвание идёт от желания нерубского ролевика глянуть на мир глазами каждой снежинки, вихрящейся над землёй или тихо лежащей в сугробе, прожить её жизнь от начала и до конца, от зарождения из капли воды в морозных высях и до хрусткой гибели под пятой кролика. Глаз у нерубского ролевика много, для каждой снежинки — свой. Пятнадцатый в третьем ряду глядит на мир глазами несчастной снежинки, у которой от метели кружится голова. Шестнадцатый в восьмом — точка зрения трагической снежинки, чей жизненный узор никто не понимает, и она со всей силы бьётся о мягкий сугроб, но в ответ раздаётся лишь издевательское «плюх».

Нерубские архивариусы сохранили некоторые предания, связанные с ролевиками: так, если избранный нерубский ролевик поглядит на мир глазами каждой снежинки Нортренда, проживёт жизни всех-всех-всех кроликов и белочек, звёзд и планет, побывает в шкуре штилей, снегопадов, буранов и метелей, то… бытие на этом закончится, а нерубский ролевик останется и будет отыгрывать небытие.
Одни нерубы смеются над такими перспективами, другие предлагают откусить головы ролевикам (во избежание!), а третьи мечтают с их помощью остановить утомительное роение мира.

Единственное, что может заставить смеяться Короля-Лича, — кучка нерубских ролевиков в банке от вишневого варенья: один размахивает обледеневшей соломинкой, другой замер в кубике льда… Остальные толпятся, толкаются, спорят, мельтешат… как неизбывная метель над Ледяной Короной…
Потом Король-Лич задвигает банку с нерубскими ролевиками под Ледяной Трон и забывает о ней. А когда вспоминает, банка каждый раз оказывается пуста. Куда, ну куда могут пропасть ролевики из накрепко закрытой банки? Съедает их кто-то? Да какая разница, ведь Королю-Личу сразу же доставляют новых, с вечными соломинками и кубиками льда.

Меднозубый хищник
Вообще-то (по секрету!) это волк с Тирагардского поморья, давным-давно сбежавший в большой мир из книжки сказок.

Жил себе волк на целых ста страницах, неудачно охотился на зайца, любезничал с огромной толстой Беличьей Матроной, плутовал за компанию с лисой, ловил рыбку хвостом, возил небитых, лаялся с псами… Но сколько волка ни корми сюжетами — он смотрит куда-то в дальний лес, за границу страниц.
— Вот уж где жуть жуткая! За околицей нашего переплёта. — говорила Беличья Матрона, закатывая крохотные глазки. — Там царят дурные нравы! И всеми правит этот… Гриндефарм. Не ходи, волченька, дома лучше.

Только всё зря… Волк накрепко решил уйти в большой мир. Разумеется, хорошо подготовившись к его ужасам, у людей поучившись. А из людей в книге — только фермер с женой, сплетённый из веток человечек, ведьма да кузнец (без кузнеца никак).
Ведьма научила волка назваться «хищником», потому что «волк» — скучно и не страшно, а «хищник» — таинственно и опасно.
Фермер отдал волку тулупчик из старой овчины да хлеба в узелок увязал.
Плетёный человечек нашептал, что сирены кусаются, от речного гороха пучит, а об якорь-траву даже бывалые козы ломают зубы, и капитаны берут в плавание эту травинку на случай, если обычных якорей не станет.
Кузнец же… думал-думал — и по сказочной традиции сковал волку новые зубы. Из меди, потому что доброго железа у него не нашлось, а золото слишком скучный металл.
Начищенные зубы сияли, когда волк разбежался и выпрыгнул в большой мир через лаз в оглавлении (там стена букв была не такой сплошной).
Беличья Матрона, говорят, даже всплакнула, а зайцы унылым хором выводили: «На кого ты нас, сиротинушек, покинул».

Так бывший волк, а ныне Меднозубый Хищник, появился в Тирагардском поморье. Тулупчик не дал ему замёрзнуть, прирос второй толстой овечьей шкурой. Знание трав не дало погибнуть от несвежего краба, которого волк необдуманно подобрал и съел в голодный день, а зубы… медные зубы гнулись, но не ломались, за что им спасибо. А ещё волк в большом мире совсем разучился говорить, и мог только скалить на охотников — огромных, как Беличья Матрона, — медные зубы. Те же почему-то в ответ смеялись, опускали ружья и спрашивали, как там поживает ведьма, что поделывает плетёный человечек. И восхищались работой кузнеца, будто знали его сто лет.
Ни один из них не рассказал о Меднозубом Хищнике горнякам-рудознатцам, торговцам и морякам, у которых тайны живут до первого стакана… Только своим охотничьим детям, когда наступало время историй с кружкой глинтвейна у очага.

Так вырвался ли волк Меднозубый Хищник из сказки или создал вокруг себя ещё одну?

Сводка

Стиль повествования похож на советский мультик
https://youtu.be/n1EjDO95hmU
и на такой
https://youtu.be/aTa6SuX_s-o

Ага, поморские сказки (:
Вот и выходит средний по палате стиль повествования. Надо с этим что-то делать, но лень.

Ты чего? Классно же.

Это такой челлендж - поискать для старого жанра форму поновее. Но обычно сказки строятся по очень чётким формулам, в том числе формальным, повествовательным, словесным. Читал африканские, индийские, хантыйские - и везде есть “сказочный” способ повествования. Поэтому и лень бывает ворошить то, что работает хорошо веками.

Сказки по вселенной варкрафта будут интересными)

Лайков: 1

Так же как и страшилки… Но где же нам взять Эдуарда Успенского? :thinking:

В Друстваре! Такой суровый култирасский Эдуард с моржовыми усами (: